Грозные обвинители Елены чётко прописали, что ей следовало бы делать после смерти Инсарова: «похоронив мужа, она должна вернуться к родителям». Не говорю уж о том, что вот это «должна» звучит для меня прямо так судебный приговор, но прошу задуматься если бы действительно вернулась, какой была бы её жизнь?

Без всякого сомнения, родители взяли бы её, что называется, «под крылышко» и, возможно, какое-то время она выдержала бы, как тот дикий зверь, который забивается в нору, чтобы залечить свои раны. Но сколько это могло продолжаться?

Давайте посмотрим на женское окружение Елены – мать и компаньонку. О Зое говорить практически нечего («Они не стоят слов: взгляни — и мимо!»): «Эта Zoé, или, говоря точнее, Зоя Никитишна Мюллер, была миленькая, немного косенькая русская немочка с раздвоенным на конце носиком и красными крошечными губками, белокурая, пухленькая. Она очень недурно пела русские романсы, чистенько разыгрывала на фортепьяно разные то весёленькие, то чувствительные штучки; одевалась со вкусом, но как-то по-детски и уже слишком опрятно». Зоя очень удобна для матери Елены, которая «взяла её в компаньонки к своей дочери и почти постоянно держала её при себе». Она прекрасно понимает желания тоскующей барыни. Та, «не дождавшись ответа, прибавила: "Сыграйте мне что-нибудь такое грустное... "

— "La dernière pensée" de Weber? — спросила Зоя.

— Ах да, Вебера, — промолвила Анна Васильевна, опустилась в кресла, и слеза навернулась на её ресницу».

Может ли эта миленькая, но пустенькая девушка быть действительно компаньонкой, подругой? Конечно же, нет. И автор подтвердит: «Елена… решительно не знала, о чём ей говорить с Зоей, когда ей случалось остаться с ней наедине» (потом она заметит Шубину, что «с ней особенно удобно говорить о тряпках и о розах»). В конце романа нам сообщат, как устроилась её судьба: «Курнатовский, как человек с темпераментом и, в качестве энергического брюнета, охотник до миловидных блондинок, женился на Зое; она у него в большом повиновении и даже перестала думать по-немецки». Смогла ли бы она как-то скрасить существование вернувшейся (если предположить это) Елены? Думаю, ответ ясен.

Теперь о матери Елены, которая, без всякого сомнения, по-настоящему любит дочь и тяжело переживает разлуку с ней. «Анна Васильевна еще жива; она очень постарела после поразившего её удара, жалуется меньше, но гораздо больше грустит» - это последние строки, посвящённые ей в романе. Конечно, её очень жаль. Примерно в то время, когда происходит действие романа, Н.А.Некрасов воспел «святые, искренние слёзы» —

То слёзы бедных матерей!

Им не забыть своих детей,

Погибших на кровавой ниве,

Как не поднять плакучей иве

Своих поникнувших ветвей…

Почему Елена не вернулась к искренне любящей матери? Та нашла в себе силы отпустить дочь, хотя ей и больно: «Да я и так не надеюсь больше тебя видеть. Либо ты кончишь жизнь там, где-нибудь под шалашом (Анне Васильевне Болгария представлялась чем-то вроде сибирских тундр), либо я не перенесу разлуки...» Сумела, как она считает, обеспечить её будущность. Кто-то из моих комментаторов снова поглумился: «И потом - где мать им сказала в тексте, что они ни в чём не будут нуждаться? Ни про какое материальное обеспечение их семьи речь не идёт, мать заплатила долги отца и этим купила его лояльность». Хочу невнимательным читателям напомнить слова Анны Васильевны: «Нужды вы терпеть не будете, пока я жива!»

Но чтобы представить себе жизнь, которая ожидала бы Елену, если бы она вернулась к матери, нужно, я думаю, получше присмотреться к Анне Васильевне.

«Анна Васильевна была маленькая и худенькая женщина, с тонкими чертами лица, склонная к волнению и грусти. В пансионе она занималась музыкой и читала романы, потом всё это бросила; стала рядиться, и это оставила; занялась было воспитанием дочери, и тут ослабела и передала её на руки к гувернантке; кончилось тем, что она только и делала что грустила и тихо волновалась». Я уже приводила эту авторскую характеристику, но думаю, что напомнить не мешает. Достаточно горько замечание Тургенева «Сердце у ней было очень любящее и мягкое: жизнь её скоро перемолола». Мы знаем об очень сложных отношениях её с мужем, которого она, видимо, в глубине души не перестаёт любить: не случайно же авторское упоминание об их первой встрече – «Будущий муж Анны Васильевны, Николай Артемьевич Стахов, завоевал её на одном из этих балов, где она была в "прелестном розовом платье с куафюрой из маленьких роз". Она берегла эту куафюру...» (куафюрой называли не только причёску, но и головной убор, часто в виде венка – как, очевидно, и здесь). Но сейчас муж – источник огорчений («Неверность мужа очень огорчала Анну Васильевну; особенно больно ей было то, что он однажды обманом подарил своей немке пару серых лошадей с её, Анны Васильевны, собственного завода»), а потому она «жаловалась на него поочерёдно всем в доме, даже дочери». Однако упрекнуть мужа в глаза не решается, только после его ухода разражаясь филиппикой: «В клуб? — горько прошептала она. — Не в клуб вы едете, ветреник! В клубе некому дарить лошадей собственного завода — да ещё серых! Любимой моей масти. Да, да, легкомысленный человек, — прибавила она, возвысив голос, — не в клуб вы едете».

Она, без всякого сомнения, добра – пригрела у себя осиротевшего Шубина, способна пожалеть и Инсарова. Она «не любила выезжать; ей было приятно, когда у ней сидел гость и рассказывал что-нибудь; в одиночестве она тотчас занемогала».

Я писала, что, рассказывая о барыне из «Муму», Тургенев часто употребляет слово «вдруг». Но это же можно сказать и об Анне Васильевне. Именно так начинается поездка в Царицыно. «Анна Васильевна любила сидеть дома, как уже известно читателю; но иногда, совершенно неожиданно, проявлялось в ней непреодолимое желание чего-нибудь необыкновенного, какой-нибудь удивительной partie de plaisir [увеселительной прогулки]; и чем затруднительнее была эта partie de plaisir, чем больше требовала она приготовлений и сборов, чем больше волновалась сама Анна Васильевна, тем ей было приятнее… Кто-то упомянул при ней о красотах Царицына, и Анна Васильевна внезапно объявила, что она послезавтра намерена ехать в Царицыно. Поднялась тревога в доме». Нам подробно расскажут, как готовились, как, после отказа Николая Артемьевича, уговаривали Увара Ивановича поехать в качестве «солидного кавалера», и как, наконец, после отмеченного приключением путешествия, вернулись: «Два лакея вынесли Анну Васильевну из кареты; она совсем расклеилась и, прощаясь с своими спутниками, объявила им, что она чуть жива; они стали её благодарить, а она только повторила: "Чуть жива"».

Может быть, и «не во всех отношениях приятная дама», но всё же по-своему милая. Она, без всякого сомнения, окружила бы заботами и опекой вернувшуюся домой дочь… Но вот только поневоле задумаешься: а долго ли выдержала бы Елена такую заботу?

Женой Инсарова она была меньше полугода, но явно многое за это время увидела и передумала – «черты лица Елены не много изменились со дня её отъезда из Москвы, но выражение их стало другое: оно было обдуманнее и строже, и глаза глядели смелее». Сумела ли бы она вновь жить в маленьком тесном мирке, пусть и окружённая любовью? Вспомним, что и раньше она «обходилась с матерью, как с больною бабушкой», не поверяя ей никаких забот и не видя от неё, погружённой в свои горести, никакого понимания «Вечером того же дня Анна Васильевна сидела в своей гостиной и собиралась плакать», - начинает Тургенев одну из глав, и смею предположить, что это обычное её состояние, ведь у неё средство от расстроенных нервов всегда наготове. Один выразительный диалог: «Анна Васильевна поискала вокруг себя.

— Рюмочку мою с натёртым хреном ты не видел? Paul, сделай одолжение, вперёд не серди меня.

— Где вас рассердить, тётушка? Дайте мне вашу ручку поцеловать. А хрен ваш я видел в кабинете на столике.

— Дарья его вечно где-нибудь позабудет, — промолвила Анна Васильевна и удалилась, шумя шёлковым платьем».

Можно, конечно, осуждать Елену. Но, думаю, не понять, почему она не вернулась домой, невозможно.

Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!

"Путеводитель" по тургеневскому циклу здесь

Навигатор по всему каналу здесь