Несколькими днями раньше Николай II раздумывал над тем, чтобы распустить парламент до окончания войны. От этой непопулярной меры решили пока воздержаться, хотя на всякий случайпремьер-министру Голицыну был вручен соответствующий указ. Оставалось только проставить нужную дату.

Словно почувствовав собирающиеся над ними тучи, народные избранники поначалу вели себя тихо. Однако уже 15 февраля депутат Александр Керенский фактически выступил с призывом к борьбе против существующего строя, заявив: «У нас есть гораздо более опасный враг, чем немецкое влияние, — это система...»

Что же на самом деле представляла собой эта «система», призванная оградить многовековой уклад жизни России? И от кого именно зависел порядок в столице, где, как известно, и происходили решающие события?

Борец за благоустройство

Вся полицейская власть в Петрограде была сосредоточена в руках градоначальника.

Ровно за год до Октябрьского переворота, 25 октября 1916-го, министр внутренних дел Протопопов предложил императору четыре возможных кандидатуры на эту должность: ростовского градоначальника Мейера, градоначальника Ялты Спиридовича, военного губернатора Амурской области Хогондокова и, наконец, служившего в киевской полиции Балка.

Кандидатура Мейера отпала по политическим соображениям. Николай II сказал: «Немецкая фамилия, не надо». Хогондоков не приглянулся императрице, а репутация Спиридовича была основательно подмочена убийством в 1911 году премьер-министра Столыпина.

В результате остался генерал-майор Александр Петрович Балк (1886—1957). Его фамилия тоже звучала не слишком-то по-русски (он был потомком шведского офицера, попавшего в плен под Полтавой), но зато он учился с Протопоповым в одном кадетском корпусе.

Вступив в должность, Балк сделал заявление в газете «Новое время»:

«Прежде всего я намерен обратить внимание на энергичную борьбу с преступностью. На очереди также улучшение санитарного состояния столицы и упорядочение средств передвижения. Я буду требовать от моих подчиненных самого благожелательного отношения к нуждам обывателей и, уверен, найду в этом полное содействие со стороны своих ближайших сотрудников.

Обременение полиции посторонними делами значительно отвлекло ее внимание от забот по благоустройству столицы. Я приложу все свои силы к исполнению лежащего на мне долга, всегда памятуя, что не население существует для полиции, а полиция — для населения».

Пирожные вместо хлеба

В интервью Балка не содержалось даже намека на складывавшуюся в тот момент в Петрограде взрывоопасную ситуацию.

Как руководителю столичной полиции ему вовсе не следовало заниматься благоустройством, тем более что хозяйственными делами ведала городская дума, возглавляемая Павлом Ивановичем Леляновым (1850—1932).

Этот потомственный купец-меховщик летом 1916 года уже в третий раз был избран на должность городского головы и являлся опытным хозяйственником. Однако его возможность решить самую насущную проблему — обеспечить снабжение города продовольствием —ограничивалась печальным состоянием железнодорожных коммуникаций.

Протопопов, который как министр внутренних дел отвечал еще и за транспорт, не обладал достаточной компетентностью, чтобы развести воинские эшелоны с грузовыми составами. На станциях возникали «пробки». «Хлебные» поезда неделями простаивали на тупиковых ветках. Излишне говорить, насколько болезненно это сказывалось на положении Петрограда, почти целиком существовавшего за счет привозных продуктов.

Впрочем, хлеб в столичных лавках имелся, но только дорогой, пшеничный. А чтобы получить дешевую краюху черного хлеба, требовалось отстоять многочасовую очередь. Причем иногда — совершенно напрасно…

Рассказывают, что, когда накануне Великой французской революции королеве Марии-Антуанетте сказали, что у народа нет хлеба, она простодушно ответила: «Если нет хлеба, пусть едят пирожные».

Смутное представление о реальных бедах и заботах своих подданных в очередной раз сыграло с монархами злую шутку…

Наблюдая за растущими возле хлебных лавок «хвостами», иностранные дипломаты спорили, что именно это значит. Более оптимистично настроенный английский посол Бьюкенен полагал, будто очереди выражают безграничную русскую покорность. Представитель Парижа Морис Палеолог видел в них символ растущей народной ярости…

Нельзя сказать, чтобы власти совсем не чувствовали опасности.

Начальник Петроградского охранного отделения генерал Глобачев буквально бомбардировал Протопопова тревожными докладами. Так, 5 февраля он предупреждал о возможных голодных бунтах, спустя два дня — о намерении меньшевиков и большевиков организовать массовые демонстрации, приуроченные к началу очередной сессии Думы.

И Протопопов в конце концов встревожился, поняв, что имеющихся сил полиции может не хватить для подавления беспорядков. Правда, оставалась еще надежда на части столичного гарнизона и в первую очередь — на гвардию. Но насколько эти надежды были обоснованы?

Шаткий оплот престола

Со времен Петра Великого гвардия была ударной силой всех дворцовых переворотов. Усмирить ее удалось только Николаю I, подавившему восстание декабристов.

При нем храбрые, но избалованные служаки стали надежной опорой царствующему монарху. Само их присутствие в столице обрекало на неудачу любой бунт и любое организованное восстание.

Однако в 1914 году цвет императорской гвардии полег в лесах Восточной Пруссии. Части пришлось заново укомплектовывать запасниками. Время от времени их также отправляли на фронт. В Петрограде оставались запасные батальоны, где, собственно, и проходило обучение резервистов.

В 1915 году, в наиболее критический момент, тогдашний военный министр Поливанов провел дополнительные призывы. Количество новобранцев оказалось настолько значительным, что для них не хватало оружия.

Еще более ощутимым оказался дефицит офицеров. Новоиспеченные прапорщики из числа недавних студентов не могли заменить профессиональных военных.

В общем, в то время как гвардейские полки сражались на фронте, их запасные батальоны маялись от безделья в столице. И эти батальоны превосходили по численности не только сами полки, но и фронтовые дивизии, насчитывая до 15 000 военнослужащих.

А между тем количество унтеров и офицеров не превышало нормы. К тому же сами офицеры были недавно призваны из запаса, многие из них симпатизировали революционным идеям.

Заниматься воспитательной работой со своими подчиненными у них не было ни возможности, ни достаточного желания. Солдаты же, преимущественно из крестьян, проклинали власть, неведомо зачем оторвавшую их от домашнего хозяйства.

Имея массу свободного времени, они представляли собой благодатную почву для разного рода агитаторов. Тем более что отправляться на фронт им вовсе не хотелось.

Для укрепления дисциплины части столичного гарнизона решили вывести из подчинения командующего Северным фронтом генерала Рузского и превратить в самостоятельную воинскую единицу. Подобную схему предложил Протопопов, не доверявший Рузскому (и, как позже выяснилось, вполне обоснованно).

Вот только новый командующийПетроградским военным округом Сергей Семенович Хабалов (1858 — 1924) тоже не мог считаться надежным столпом монархии.

Свою карьеру Хабалов делал ни на полях сражений, а по линии военно-учебных заведений. Он неплохо проявил себя в качестве командующего Павловским военным училищем, а в годы Первой мировой войны руководил тихой и благополучной Уральской областью.

Бывший начальник царской охраны Спиридович так характеризовал Хабалова: «Старый, не разбирающийся в политике генерал солдатского типа, уставший от боевой службы, которая была ему уже не по плечу».

И вот в руках именно этого человека оказалось самое действенное оружие, способное спасти самодержавие от краха…

Правда, помимо пехотных частей, неподалеку от столицы — в Кронштадте — располагались части Балтийского флота. Но здесь ситуация была еще хуже…

«Матросы сплошь революционеры»

Непосредственно в боевых действиях на Балтике участвовали, как правило, легкие и средние суда — крейсера и миноносцы. Большая же часть флота, расположившаяся в Кронштадте и Гельсингфорсе (Хельсинки) и включавшая в себя самые крупные корабли (броненосцы), так же как и войска петроградского гарнизона, пребывала в бездействии.

Правда, количество кадровых офицеров на кораблях было достаточным. В преданности — или, как минимум, лояльности — этих людей по отношению к монархии сомневаться не приходилось. И они действительно пытались честно исполнять свой долг, по мере возможности занимая матросов учениями и хозяйственными работами. Матросам это не нравилось, а потому взаимоотношения между начальниками и подчиненными на флоте были гораздо более напряженными, чем в армии.

Начальник Кронштадтского порта вице-адмирал Вирен рапортовал в Главный морской штаб о сложившейся ситуации:

«Достаточно одного толчка из Петрограда, и Кронштадт вместе со своими судами, находящимися сейчас в порту, выступит против меня, офицерства, правительства, кого хотите. Крепость — форменный пороховой погреб, в котором догорает фитиль. Через минуту раздастся взрыв.

Вчера я посетил крейсер «Диана». На приветствие команда ответила по-казенному, с плохо скрытой враждебностью. Я всматривался в лица матросов, говорил с некоторыми по-отечески. Или это бред усталых нервов старого морского волка, или я присутствовал на вражеском крейсере, такие впечатления оставил у меня этот кошмарный осмотр.

В кают-компании офицеры откровенно говорили, что матросы сплошь революционеры...»

Для выправления ситуации Вирен предлагал разослать матросов куда угодно, а в Кронштадт перевести личный состав Беломорской и Сибирской флотилий. Но эту меру сочли ненужной.

В Петроград тоже собирались перевести пару надежных фронтовых дивизий, но намерения так и остались планами. Единственным подкреплением были казаки, в надежности которых не приходилось сомневаться.

Час Х

Атмосфера в Петрограде продолжала сгущаться. Пик беспорядков, по общему мнению, должен был совпасть с открытием Думы.

Самый заметный из оппозиционеров — Милюков — выступил с воззванием, призывая рабочих отказаться от демонстраций. Свое воззвание выпустил и Хабалов, грозя, что любые антиправительственные выступления будут подавляться со всей решительностью.

Более того, Николай II лично приехал в Петроград, где ознакомился с планом, представленным ему Балком и Хабаловым. В этом плане расписывались совместные действия армии и полиции в кризисной ситуации.

Поскольку источниками «заразы» считались рабочие районы, предполагалось перекрывать мосты через Неву, ведущие в центральную часть города, где размещались высшие правительственные органы и Зимний дворец.

Одобрив этот план в целом, Николай II отметил, что если рабочие устремятся на лед, то их ничто не удержит. Замечание дельное, но оставшееся без последствий.

Зато ударом на упреждение стал произведенный полицией 9 февраля арест членов так называемой Рабочей группы при военно-промышленном комитете. Этот легальный орган едва ли не в открытую занимался подготовкой забастовок.

В результате день созыва Думы прошел относительно спокойно. Полиция без особого труда разогнала отдельные группы рабочих и студентов, а в очередной забастовке участвовало сравнительно небольшое количество питерского пролетариата — около 20 000.

Придя к выводу, что опасность миновала, Николай II решил отправиться обратно в Могилев — в Ставку. Правда, военный министр Беляев, министр иностранных дел Покровский и председатель Государственного совета Щегловитов считали угрозу новых волнений вполне реальной.

Однако излучавший оптимизм Протопопов заверил, что ситуация в столице находится под полным контролем. Выходя из царских покоев, он бросил фельдъегерю Климову: «Вот, Климов, ваши генералы уговаривают Его Величество не уезжать в Ставку и говорят, что будут какие-то беспорядки. А я вам говорю, можете ехать, все в порядке!»

Перед взрывом

Из Петрограда царский поезд выехал 22 февраля, за сутки до начала решающих событий.

Бесспорно, останься тогда император в столице — и в дни революции власть не оказалась бы обезглавленной. Пусть Николай II не был сильной личностью, но если кто мог заставить крутиться колеса заржавевшего механизма, то только он.

Тем не менее надо признать, что император действительно растратил значительную часть того капитала доверия, который был накоплен российской монархией.

Как отмечал Спиридович, прибывший в столицу в начале февраля, лишь очень немногие продолжали смотреть на Николая II как на помазанника Божьего. «Об уходе государя говорили, как о смене неугодного министра. О том, что скоро убьют царицу и Вырубову, говорили так же просто, как о какой-то госпитальной операции. Называли офицеров, которые якобы готовы на выступление. Называли некоторые полки. Говорили о заговоре великих князей. Чуть ли не все называли великого князя Михаила Александровича будущим регентом».

Складывалась парадоксальная ситуация. Жизнь в Петрограде текла в нормальном ритме (если не считать хлебных «хвостов»), положение на фронте не внушало никаких опасений, но все, начиная от низов и вплоть до самых верхов общества, чувствовали приближение взрыва. Вопрос заключался в том, ограничится ли дело массовыми демонстрациями или же сметенной окажется сама система.

Одни этого взрыва боялись, другие на него надеялись.

21 февраля французский посол Морис Палеолог доносил президенту Раймонду Пуанкаре: «В России назрел революционный кризис. С каждым днем русский народ все больше утрачивает интерес к войне, а анархистский дух распространяется во всех классах, даже в армии. Время больше не работает в России на нас — мы должны только предвидеть банкротство нашей союзницы и сделать из этого все необходимые выводы».

А пятью днями раньше начальник штаба Восточного фронта германский генерал Макс Гофман записал в своем дневнике «Из глубины России приходят очень ободряющие новости. Кажется, она не сможет продержаться дольше, чем до осени».

И здесь самое время задаться вопросом: чем объяснялась подобная осведомленность противника?

Рука Берлина

Один из кадетских лидеров Владимир Набоков (отец знаменитого писателя) вспоминал, как в апреле 1917 года на заседании Временного правительства министр иностранных дел Милюков бросил фразу, что, мол, ни для кого не тайна, какую роль германские деньги сыграли в подготовке Февральской революции.

Услышав это, Керенский взвизгнул: «Как? Что вы сказали? Повторите!»

Милюков повторил.

Схватив свой портфель, Керенский хлопнул им по столу и завопил: «После того как господин Милюков осмелился в моем присутствии оклеветать святое дело русской революции, я ни одной минуты здесь больше не желаю оставаться!»

Керенский выбежал, а остальные министры начали успокаивать Милюкова. О брошенных им словах больше не вспоминали, а тему замяли…

В эмиграции никто из противников большевиков этой темы также не касался, зато вдоволь прохаживались по поводу финансирования Ленина немцами. Но, судя по всему, весной — осенью 1917 года Ленин лишь повторил то, что кадеты и эсеры проделали несколькими месяцами ранее.

Начиная с 1915 года, деньги, отпущенные немецким правительством для дестабилизации положения в России, перекачивались из одной фирмы в другую, через Швецию и Финляндию доходили до Петрограда и попадали к «борцам с царским режимом». Откуда пришла «спонсорская помощь», оппозиционеры, конечно, догадывались, но предпочитали воздерживаться от уточнений.

Вражеская агентура буквально кишела в Петрограде. Ее основу составлял персонал тех немецких предприятий, которые после начала войны были переписаны на русских зиц-председателей.

До середины 1916 года штабом германского шпионажа в Петрограде являлась гостиница «Астория». Однако из-за строгих требований, предъявляемых судом к доказательной базе, за два года работы российская контрразведка добилась лишь закрытия самой гостиницы. Между тем во Франции или Англии аналогичные доказательства гарантировали бы смертный приговор администраторам «Астории» Раю, Канцельбогену и Лерхенфельду.

Один из руководителей контрразведки, генерал Батюшин, располагал списком, в который входили 58 фирм, чьи связи с немцами были установлены достоверно, и 439 фирм, в таких связях подозревавшихся. Однако осудить удалось только сотрудников компании «Коппель и Оренштейн», у которых при обыске обнаружили циркуляры германского Генерального штаба.

Зато когда Батюшин поймал действительно крупную рыбу — банкира и сахарозаводчика Дмитрия Рубинштейна — нити повели так высоко, что слишком ретивого контрразведчика поспешили перевести на другую работу.

После этого главным борцом со шпионажем стал Белецкий — человек из компании Распутина и Протопопова…

К сожалению, агентами немецкого влияния оказывались и русские предприниматели, которые торговали с противником через нейтральные государства, и высокопоставленные чиновники, которые их покрывали. Собственные интересы оказывались для таких людей важнее любви к родине…

В общем, источников информации у германской разведки в Петрограде было больше чем достаточно.

Однако вражеская агентура не только доставала секретные сведения, но и подогревала оппозиционные настроения. Помимо финансовой помощи противникам царизма, распространялись ложные слухи, велась откровенная антиправительственная агитация.

Использование пропагандистского оружия для разложения противника и стало главным отличием Первой мировой войны от предшествующих военных конфликтов. И если говорить о России, подобное оружие оказалось намного эффективнее танков, самолетов и ядовитых газов.

К Февральской революции нашу страну привело совпадение целого ряда неблагоприятных, но достаточно случайных факторов. Отсутствуй хотя бы один из них, и, вполне вероятно, дело ограничилось бы уличными беспорядками в Петрограде.

Но общество, уставшее от самодержавия и от кровопролитной, монотонной и, казалось, бесперспективной войны, хотело перемен — быстрых и ярких. Там, где имело смысл надеяться на постепенную эволюцию системы, мечтали об ее полном уничтожении.

Правительство, в свою очередь, не видело объективных причин для беспокойства. Давно отлаженная система, составленная из старых деталей, продолжала работать без скидок на износ материалов.

Ремонт отложили до конца войны, не представляя, что механизм может внезапно развалиться. И тем более не представляя, какой крови будет стоить эта авария.